10-11 сентября 1941 года окрестности Красного Села и сам город были захвачены фашистскими войсками. Почти два с половиной года оккупации стали жесточайшим экспериментом, в котором выживали люди.
Житель деревни Перекюля Николай Павлович Владимиров успел до войны закончить первый класс русской школы, которая находилась на Кирхгофской горе.
Николая Павловича уже нет в живых, его воспоминания записали краеведы в сентябре 2008 года

Как раз, когда дети собирались в школу, немецкие войска окружили нашу местность, и мы были оккупированы. Во время бомбежки сгорела и наша школа - когда фашисты бомбили батарею «Аврора», все три орудия которой находились в непосредственной близости к деревням Вариксолово, Мурилово и Перекюля.
Пушки стояли за противотанковым рвом (после войны часть рва переделали в шоссе). Квадраты были сделаны. Девять орудий стояли от Таллинского шоссе до Киевского.
Все наши матери, все местные жители ходили на эти окопы и должны были выдавать норму по времени. Было очень жарко, им возили на полуторках в бочках морс, а мы, пацаны, бегали к ним на окопы этот морс пить. Мамани наши ломами, кирками долбали землю. Болото – вытаскивали воду, шли по торфу, невзирая ни на что. Так вот, немец летит и пускает с самолета тысячи листовок. А там: «Русские дамочки, не копайте ямочки. Все равно наши таночки перейдут ваши ямочки». Но не дай бог, кто поднимет эту листовку. Был особый отдел. Люди исчезали.
Наши думали, что немец придет с запада, окопы вырыли. А немец пошел по шоссе. Дороги были не заминированы – наших и окружили.
Самая сильная бомбежка была 9-10 сентября. Наша пушка успела пострелять. Она стреляла два дня и две ночи, больше не стреляла…
Немец пришел 10 сентября вечером, а 11-го утром их танки стояли в деревне (Перекюля).
Многие из орудийной прислуги погибли, многие попали в плен к немцам. Мы видели, как немцы вели наших моряков под охраной автоматчиков. Они были в одних тельняшках, без ремней, без головных уборов. Группа моряков состояла из шести-семи человек, все молодые.
Немцы своих убитых и раненых, конечно, сразу убрали, а советские погибшие солдаты оставались лежать под открытым небом. Осень в начале сентября была теплой, и трупы погибших уже стали разлагаться. Тогда наши деревенские дедушки и женщины решили захоронить погибших. Мы, мальчишки и девчонки, помогали старшим свозить их в бомбовые воронки. Убитых было не так уж и много, человек, наверно, десять-двенадцать. Они были смертельно контужены, у них не было открытых ран, кровь текла из ушей, носа. Вечная им память.

Во время бомбежки жители деревни находились в деревенском погребе, который был оборудован в бомбоубежище. Бомбы рвались в самой деревне. Было ужасно страшно. Через некоторое время наступила тишина, и мы услышали возле нашего погреба чужую речь. Это были немцы. Один из них просунул в погреб дуло автомата и приказал всем выйти. Мы стали выбираться из убежища. Немцы осматривали нас, особенно мужчин, которые помоложе, нет ли стриженных под ноль, а вдруг это переодетые русские солдаты, но таковых не оказалось.
Ну, а когда осмотрелись уже на улице, то я заметил дым на том месте, где стоял наш дом. Я побежал к дому. Только дома не было, а была большая воронка от бомбы, и тлели раскиданные бревна. Вместе с домом сгорел и мой портфель, с которым я собирался во второй класс.
Хозяйственные постройки тоже были разбросаны ударом бомбы, и вокруг этих развалин бегали уцелевшие курицы. Немецкие солдаты кидали им по ногам штык-ножами и здесь же, на головешках нашего дома, обдирали этих кур, потрошили и жарили…

На наше счастье в деревне осталась маленькая дачная избушка, где наша семья и поселилась. Дачники до прихода немцев уехали в Ленинград. В этом домике была одна комнатка и небольшая кухня, а также плита, на которой можно было готовить пищу, если было из чего. За домом был небольшой сарайчик, где находилась наша Буренка. Каким-то чудом она у нас осталась. Когда началась бомбежка, наша корова не пошла домой, потому что хлев тоже разрушен. Так вот пошла корова к своей подружке, которая жила у тети Тани, крестной моей - оказывается, у коров тоже подружки есть. А у подружки хлев на кирпичных столбах, покрепче сарай. И вот две коровы ушли туда и остались. Благодаря ей, кормилице, мы и выжили. Немцы корову не взяли. Мама с бабкой натаскали ей много сена.
На первое время у нас был огород. Родители наши понимали, что война продолжится долго, и поэтому кое-что успели убрать, а остальное фрицы выкопали на свои кухни. Они пригнали много военнопленных и собрали весь урожай с колхозных полей.

Немцы расквартировались по деревенским избам. Хозяев домов вытеснили в чуланы, в подсобные помещения, если таковые были, или в бани. В наш маленький домик тоже много раз заходили. Приходят, смотрят – пять человек семья, стены с раздавленными клопами. Клопов немцы называли партизанами. «Есть партизаны?» - Есть, есть, очень много! А у нас их действительно - и блошков, и вошков. Посмотрят-посмотрят и уходят.
В самых хороших домах располагались штабы.
Мародерничали немцы. У тети в подвале и ветчина была, и консервы, и колбаса, и яйца. Всё растащили.
А были дома, где немцев ждали…

В первые дни после захвата Дудергофа немцы хвастались: дескать, Ленинград капут. Однако Ленинград держался. Очень больно было смотреть на наш любимый город. Там оставались наши родственники, которые уехали на работу на ленинградские предприятия. Отец моей жены и его брат работали на Треугольнике. В 1943 году ушли добровольцами в ополчение. Ни один не вернулся с войны.
На Кирхгофской горе в одной из колоколен немцы сделали наблюдательный пункт, откуда корректировали огонь своих орудий. Но вскоре ленинградские артиллеристы снесли этот наблюдательный пункт вместе с наблюдателями. Мы видели, как поднялся столб красной кирпичной пыли. Немцы перенесли наблюдение во вторую колокольню, но недолго им пришлось наблюдать - та же участь постигла и вторую колокольню. Немцы решили наблюдать с аэростата. Огромный пузырь стал подниматься около деревни Ретселя. К пузырю была подвешена корзина, в ней сидели корректировщики, которые передавали данные на осадные орудия. Хватило трех шрапнельных снарядов, и пузырь полетел с болтающимся тросом в сторону Ленинграда…
Еще один наблюдательный пункт находился на разлапистой елке на Ореховой горе. Немцы забили в нее железные скобы с противоположной стороны от Ленинграда и по этим скобам залезали на площадку, которая была тщательно замаскирована. От этой елки уходили черные кабели связи в разные направления. Они вели к немецким осадным орудиям. Эти кабели проходили по противотанковому рву мимо деревень Вариксолово, Мурилово, Перекюля, Карвала, Ретселя, - где были установлены осадные орудия фашистов.

Время приближалось к зиме. Немцы в своих тонких шинелях стали подмерзать. Из-под Пулкова возили убитых и раненых немцев. В Красном Селе росло кладбище немецких солдат.
Наступил январь, немцы стали совсем замерзать. Они так сильно топили печки, что дома загорались. Немцы выскакивали из горящих изб в одних подштанниках, а в горящем доме от жары стреляли их автоматы и пулеметы. У немцев появились соломенные лапти, которые они надевали на свои сапоги. Однако все равно обмораживались. В 1941-1942 году была очень холодная зима.
Нам, местным жителям, тоже было холодно, мало было еды, народ голодал. Немцы нас не кормили, забирали вещи, вплоть до женских вязаных шерстяных платков.

Под конец зимы к нашему домику подъехали немцы на паре лошадей на телеге (немцы и зимой ездили на телегах, только под колесами были полозья – лыжи). И грузят наше сено на свою телегу. Мама кричит по-немецки: «У меня корова, чем корову кормить буду?»  Немец оттолкнул маму прикладом винтовки и говорит приблизительно, мол, Сталин накормит.
Утащили сено, осталась корова без еды. И пришлось маме и моей бабушке Дуне ходить в поле, они откапывали лопатами снег и прошлогоднюю траву серпами жали. А я ходил в лес за еловыми лапами, которые мы мелко рубили топором, а потом запаривали в чугунах. Таким образом мы дотянули нашу корову до весны. Молока она давала совсем мало, полтора литра в день.
Корова была стельная и к лету 1942 года она отелилась, принесла красивого бычка. Даже на одной траве корова прибавила удои. Теперь нам стало легче с пропитанием. В огороде появились редиска, зеленый лук, крапива, корни лопуха, из которых мама варила кашу. И все эти деликатесы приправлялись молоком. Это было по тем временам просто объедением.

Отец мой был неплохой жестянщик. Он умел делать ведра, бидоны, трубы всякие и крыши крыть.
А от авроровских пушек осталось много цинковых банок. Там хранился порох. Очень хорошая жесть была. Я одну банку притащил домой, а отец и говорит: «Тащи все, сколько есть». Я этих банок понатаскал домой. И батька стал делать из них ведра. Мамка ведро в ведро складывала и тащила в Красное Село - там рынок был, и на рынке можно было кое-что купить. В Красное Село ходить можно было, а вот за кирху, в сторону Пулкова – нельзя. И мать ходила на рынок - то дуранды купит, то костяной муки, все ели. Дуранда – жмых горчичный или подсолнечника, им животных кормили. Ну, вот, отломишь кусочек и целый день сосешь его. Есть какие-то в них жизненные элементы.
В деревни ближе к Пулково немцы не пускали, но все равно пробирались. Приходишь туда, а там - погреба полные, никелированные кровати стоят заправленные, одеяльца, в некоторых домах курицы ходят.

При немцах была кухня на две деревни, как бы центральная. Немцы приезжали с передовой из-под Пулкова на мотоциклах, зимой на лошадях. Они в термосах на дальние окопы еду возили. А немцы-повара такие жирные черти были. Нас, пацанов, как я, девятилетних или моложе, заставляли воду таскать на кухню. Еще разбирали сараи и прочее, нам давали пилы, а сами только шнапс дринькали, не очень-то они хотели работать. Мы работаем, пилим, колем, таскаем. После этого немцы отдадут, что остается. Манерка [фляга] была у нас при себе, у кого русская, у кого немецкая.
Плохо получалось с халтурой, когда к немцам приходила подмога, тогда им самим не хватало еды. Тогда они заварят второй раз кипятком остатки кофе (немцы чай не пили), нальют нам эти остатки в манерки и все – ауфидерзейн…
А другой раз, когда их хорошо побьют под Ленинградом, смотришь - их на фурах везут, ноги вверх забинтованные, загипсованные. Вот тогда на кухне стала оставаться еда.  Повар и говорит: «Ну, давайте, ребята, приходите еще». Вот так я кормил свою семью. Отец больной. Одна сила была, что он беспартийный был.
Коммунистов, что остались, немцы сразу расстреляли. Тут жила семья Хямяляйнен. Он коммунист был. Заставили его вырыть себе могилу. Когда хотели уже в него стрелять, жена кинулась и кричит: «Стреляйте с ним». Обоих и расстреляли.
Евреи ушли, успели. Да у нас еврейского населения и не было как такового. Дачники в основном.
В Гатчинском районе много цыган расстреляли. В Гатчине цыгане себе рыли могилу, и их немцы потом расстреливали.

Конечно, мы, пацаны, дома не сидели, а бегали по окопам – там было много оружия, гранаты, винтовки, много патронов, ракет сигнальных.
Какой-то старшина бросил солдатский вещмешок полный пачек с махоркой, который мы, конечно же, подобрали. В окопах было много гражданских вещей. Я нашел там новое пальто для отца, а также много женского дорогого с кружевными вышивками белья, которое потом мама обменивала на еду. Валялось много брошенных противогазов, из которых мы делали рогатки, а сумки приспосабливали для своих нужд. В них складывали, если приходилось найти, что-нибудь съестное. Кое-что из оружия мы смазали и закопали в землю, спрятали много гранат.
Сколько снарядов от авроровских пушек мы натаскали, сколько навзрывали, особенно после войны!
Был комендантский час, но мы ползком - по окопам, рвам. Залезали в брошенные блиндажи, играли в карты. Немцы, когда уходили на передовую, у них много брошенных вещей было: карты, электрические фонарики, елочные игрушки. Мы после немцев лазали везде, обследовали их хозяйство.

На первое орудие я не ходил, все больше на втором и третьем.
На втором орудии моряки взорвали артсклад, и пушка была накренена.
Там остался кубрик морской, где моряки отдыхали, сделанный из толстых досок, в такой уширенной траншее. И там внутри нары вокруг. Кубрик уцелел, но вход был завален. Мы сделали деревянную дверцу, и получился бункер. А сверху прикрепили дерн, чтоб незаметно было. Собирали немецкие плошки парафиновые, зажигали их и играли в карты.
Курили. И я курил, и батьке приносил.

Больше всего времени мы с нашей ватагой мальчишек и девчонок проводили на нашей авроровской пушке (третье орудие). Пушка крутилась во все стороны, ствол поднимался и опускался. Мы забирались на ствол, а другие крутили штурвал подъема и опускания ствола.
Третье орудие было как еж - настолько обстреляно со всех сторон. Я последние штаны порвал, бабка еле успевала зашивать, девчонки платья свои рвали. Очень интересно было кричать в ствол орудия – эхо разносилось.
Что мне еще запомнилось, внутри башни на броне была прикреплена бронзовая табличка, на которой было написано: «Обуховский завод. 1917 год».
Спичек не было. Мы пытались найти хотя бы одно увеличительное стекло от наводящих прицелов, однако моряки их все разбили. Стали у наших старух очки воровать. Потом я добыл стекло из электрического фонарика, и с его помощью мы поджигали макаронный орудийный порох, которого много было рассыпано около пушки. Порох горит-горит, ботинком наступишь - начинает пищать, потом как стрельнет и полетит.
Пацаны этим порохом после войны сожгли скотный двор в Ретселях…

Однажды мы, мальчишки и девчонки, откопали один из наших схронов, где находились противопехотные гранаты и одна противотанковая. Она за зиму и весну маленько заржавела, но была на боевом взводе. Мы решили ее взорвать. Пошли на противотанковый ров и стали ее бросать со рва на поле. Земля на поле оказалась мягкой, и граната не взорвалась. Не помню, кто из нас подсказал - давай кинем в противотанковый ров, там щебенка, может, рванет. Мне с моим другом Василием Васильевичем Лазаревым снизу из-подо рва было не добросить гранату. Самый сильный парнишка из деревни Карвала, звали его Вяйно Лингинен, сказал, что он добросит - и сделал. Мы совсем забыли, что там по рву протянута немецкая связь. Вспомнили лишь потом, когда после взрыва вверх полетели обрывки кабелей связи. Мы, конечно, испугались и кинулись бежать. Все обошлось для нас благополучно. Немцы, видимо, подумали, что это советский снаряд угодил. Немцы нашли обрыв и целую ночь, и следующий день сращивали, паяли провода. Таким образом мы помешали немецким артиллеристам в управлении огнем по нашему родному Ленинграду. Двое суток немецкие батареи молчали. Когда немцы восстановили связь, их орудия начали обстреливать город.

В Вариксолово в 1942 году хотел совершить вынужденную посадку советский истребитель. Он пошел на снижение и запутался в проводах, здесь линия электропередачи проходила. Немцы взяли в плен двух советских летчиков. А мы, пацаны, туда ходили смотреть на этот самолет - там кабина целая осталась, только крыло сломано, фанера была жесткая, как железо. Там стояла пушка-пулемет, планшетки, кнопочки, лампочки. Мы эти кнопочки нажимали - и вдруг лампочка зажглась. Стали искать, где здесь аккумулятор. Целый день долбали фанеру топором, чтобы вытащить аккумулятор. Достали! У нас в деревне был шалаш, мы нашли проводку, лампочку, пристроили аккумулятор – и добыли себе электричество. Несколько дней у нас лампочка горела.
Еще с того самолета колесо одно сняли и красную резину вытащили - она хорошо в рогатки шла. Рогатки были у всех, с них пулями стреляли. У кого русские пули, у кого немецкие.
Как-то пришли в деревню Карвала, у немцев там какой-то штабишко был. Там писарь сидел – в роговых очках с толстыми стеклами, его на фронт из-за зрения не брали. А на подоконнике – воробей. У нас Ванька лучше всех стрелял из рогатки, у него пули были русского образца. Ванька стрельнул, и пуля эта пробила стекло и попала писарю в лоб. На стекле дырка ровная, как от выстрела винтовки. Мы дали деру, спрятались в ельнике, дождались темноты и потихонечку рассыпались по домам. Потом Ванина мать говорила, что немцы что-то искали, в их писаря пуля попала, его в лазарет положили. А нам интересно, что там с писарем нашим. Немецкий лазарет в деревне Карвале был. Мы ходим, смотрим – день, другой. Вышел наш писарь прогуляться, а у него голова забинтована. Ему потом ленточку дали – ранен на Восточном фронте. Из рогатки!

На Пасху в 1942-м немцы пошли в лес за березами и елками – украшать комендатуру. А в то время с фронта привезли русские карабины. Прекрасные такие - ложе лакированное, короткий ствол. И вот приходим мы на немецкую кухню в Дудергофе – никого нет, а карабины лежат. Ну, мы и взяли один. А патронов у нас – каких хочешь.
Васька Лазарев, мой друг со школы, говорит: пошли, Колька, постреляем, а то потом большие ребята не дадут. Стреляли мы там, где пушка стояла третья, там был такой блиндажик, и мы прямо с его окна и стреляли. Чтоб не слышно было, стреляли в лед. Пуля попадает в лед, и только черный кружочек остается. Потом нам показалось, что что-то в лесу шевелится. Мы-то не знали, что немцы в лес пошли!
А немцы услышали стрельбу. Кинули свои палки-елки, с леса бегут и строчат по нам из автоматов. Хорошо, что мы на возвышенности, пока они до нас поднимутся. Карабин с патронами мы успели спрятать – отогнули доску блиндажа и запихали туда. Убежали налегке.
Немцы все нашли, а гильз там было настреляно!
Сидим у Васьки на огороде, там у нас блиндажик был, растопили печку. Смотрим, немцы идут. Они уже прихватили из деревни ребят, взяли больших. Мы с Васькой маленькие.  Говорили, что немцы маленьких не расстреливают, но могли повесить.
Что делать? Надо идти сдаваться! Сдались мы с Васькой.
Вся деревня узнала, что Васька Лазарев и Колька Владимиров в комендатуре. Они, говорят, в немцев стреляли. Дома переполох ужасный. Ну, составили немцы про нас протоколы, они, наверное, хранятся в архивах. Немцы Ваську допрашивают, а я на веранде стою. А у коменданта плетка такая красивая была. Слышу, Васька как заверещит. «Нихт-нихт» – орет. Вдруг дверь открывается, и комендант Ваську вышвырнул через порог.
Очная ставка у нас с Васькой была. Где хранили, что, почему. Меня потом допрашивали, а я все слышал, что Васька говорил, ну, и повторил. Переводчик слева сидел, а комендант – справа. Счастье, говорит, ваше, что вы никого не убили. Порол меня, но уже не так сильно, видимо, на Ваську всю силу извел. Спасибо коменданту, что оставил нас в живых. «Марш на хаус»- толкнул ногой дверь и вытолкнул меня.
Пошли с Васькой по огородам, приползли домой. А дома уже ждут. Отец меня никогда не лупил, а тут отхлестал. «Ты что ж, сукин сын, делаешь, - говорил. - Всю семью губишь, и всех пацанов бы расстреляли из-за вас». Допрашивал как немец: будешь еще в немцев стрелять?
Ребят всех выпустили, выручили мы их.

Благодарим за предоставленную аудиозапись Дениса Жукова, Николая Воробьева, а за помощь в расшифровке - Марину Тупицыну.

 




Последний номер

Новости и события

Для того, чтобы оставить комментарии необходимо зарегистрироваться и авторизоваться на сайте:

Последние комментарии

  • santanavi 10 месяцев назад
    Надо просто оборудовать место для высадки.Тогда и водителям и людям станет легче и удобнее.

    Подробнее...

     
  • santanavi 10 месяцев назад
    Когда высаживают с другой стороны водители автобус наклоняют. А у самой остановки нет, потому что из-за высокого поребрика передний угол автобуса сядет ...

    Подробнее...

     
  • Надежда П 1 год назад
    Неужели кто- то тоже чувствует эту жутчайшую вонь…я уже и не верила. Окно не открыть и дышать просто невозможно. Позвонила и оставила заявку, все ...

    Подробнее...

     
  • Дудергофер 2 лет назад
    Популяцию всё устраивает! Лишь бы не было войны и лишь бы путин еще лет 15 проводил шоу под названием "прямая линия", а гадить в кустах и в водоемах ...

    Подробнее...

     
  • Дудергофер 2 лет назад
    Ольга Морозова «Проект» рассказал о недвижимости семьи патриарха Кирилла на 225 миллионов рублей У семьи патриарха Кирилла нашли недвижимость на 225 ...

    Подробнее...