Зимой 2011 года в Красносельском районе, в частном хозяйстве в Володарке (сейчас Сергиево) выявили африканскую чуму свиней. Объявили карантин, предписали уничтожить всех свиней в районе. В Красном Селе речь шла о десятках, а в Горелово – о сотнях голов. Местные фермеры в чуму не верили и считали это спланированной акцией против их хозяйств. Тем более, что никакой информации, кроме грозных памяток, не было
Компенсация владельцам была мизерной. Причем пострадали, прежде всего, законопослушные граждане - те, кто зарегистрировал хозяйства. Более «умными» оказались те, кто держал свиней, не афишируя, за ними не пришли.
Туши вывезли на Волхонку и ночью жгли с автопокрышками, выставив милицейский кордон. Люди вдыхали едкий дым и не понимали, почему они не могут проехать на свою дачу. Им ничего не объясняли.
Сопровождать операцию по уничтожению свиней пришлось и кому-то из районных чиновников, не имевшим отношения к ветеринарии; они до сих пор вспоминают об этом с ужасом.
Никаких доступных гражданам докладов об этой вспышке не было, только предложение запретить держать свиней на личных подворьях в Петербурге.
Эта история вспомнилась, когда мы нашли в отчетах Царскосельской уездной земской управы публичный доклад земского ветеринара Н.Соколова о вспышке чумы рогатого скота в Красном Селе летом 1872 года. Официальный отчет, занимающий больше двадцати страниц печатного текста, поражает своей обстоятельностью. Мы выбрали из него самые интересные фрагменты

Чума первоначально обнаружилась в Красном Селе 22 июня 1872 года.
«Чума в Царскосельском уезде обнаружилась при следующих обстоятельствах. Красное Село, как известно, состоит из трех больших слобод: Коломенской, Братошинской и Павловской, ничем не разобщенных. В трех слободах скота состояло до 800 голов. Скот крупный, сытый и хольный… Скот каждой слободы составлял отдельное стадо. Стадо слободы Коломенской гонялось по направлению в г. Гатчину (на юг), Братошинской – на военное поле, где пасся скот лагерный и бойный (пригонный). С Братошинским стадом гонялся скот и с фабрики Печаткина. Скот Павловской слободы гонялся на северо-запад. Пастбища скудные. В лагерное время скот Красносельской волости находится в дурных гигиенических условиях: все мало-мальски порядочные помещения заняты кавалерийскими лошадьми, а крестьянскому скоту приходится стоять в тесных и душных помещениях. До появления чумы скот Красносельской волости ничем не болел.
Слобода Братошинская состоит из 81 двора, расположение коих известно. Близ этой слободы, к востоку (под горой), саженях в 250 находилась скотобойня, в гигиеническом отношении довольно неудовлетворительная [в этом месте примечание от составителей земского отчета: «ныне устроена новая и содержится хорошо»], полы и стены покрыты кровью, вследствие небрежного обмывания; под полом различные нечистоты, по причине того, что вместимость люков не пропорциональна ежедневного количеству первых. Нечистоты хотя и вывозились ежедневно, но только из выгребных ям и притом в дырявых ящиках. При бойне находился загон, саженей 60 квадратных, разделенный на три части, по числу скотопромышленников. Загон этот покрыт толстым слоем навоза.
Путь, по которому возили нечистоты с бойни, лежит на прогонной дороге. По этому же прогонному пути гоняется на бойню гуртовой скот, идущий от гг. Гатчины, Нарвы и Петербурга. По той же дороге, начиная от Петербургского шоссе, гоняется на пастьбу и местный скот слободы Братошинской, проходя мимо самой бойни и ее загона. Скот, прогоняемый от г. Царского Села и Пулкова, проходит чрез военное поле на прогонную дорогу к бойне, не касаясь села. Гуртовой бойный скот, как степной, так и русский, пригонявшийся на бойню всегда в более или менее большом количестве, пасся на военном поле, откуда на ночь пригонялся в загон при бойне, утром же, оставив сколько нужно для биться, остальных прогоняли опять в поле. Прогонный путь от бойни на пастьбу один, как для пригонного, так и местного, а равно одно и пастбище, где к тому же пасся (бОльшая часть) и лагерный скот».

«Прибыв 25 июня в Красное Село и определив болезнь, я заявил г. Исправнику, что до прибытия Санитарной комиссии, полагал бы принять следующие меры: подтвердить воспрещение выгона скота в поле, сделанное волостным старшиною Шалберовым еще 23 числа, т.е. на другой день смерти первой коровы; запретить продажу местных коров на вывод и убой на мясо; продажу молочных скопов и составить именные списки крестьян с обозначением количества и рода имеющегося у них скота…
По приказанию г. Исправника, немедленно был собран сельский сход, на котором я объяснил крестьянам о свойствах появившейся на их скоте болезни чумы, описал признаки и припадки ее, изложил условия, при которых чума может быть передаваема дугому скоту, необходимые меры предосторожности, главное – изолирование скота…
В 6 часов утра следующего дня Братошинский сельский староста крестьянин Михаил Соколов доставил мне требуемый список, почему я немедленно и приступил к осмотру скота».

Земский ветеринар подробно описывает симптомы заболевания у скота: сначала - невеселость, уменьшение аппетита, повышение температуры, спустя день-два лихорадка усиливается, пропадает молоко, животное лежит, кашляет, скребет зубами, вздрагивает, в глазах появляются слезы, затем чумные явления делаются более рельефными – животное тяжело дышит, истекает слизью и зловонными испражнениями…

25 июля Соколов приступил к осмотру животных. Нашел больных коров и быков у крестьян Андрея Гурылева, Ершова, Антона Аникина, Сергея Галкина и у отставного солдата Шикепенюк. Сельский староста сообщил, что с 22 по 25 июня коровы пали у крестьян Григория Аникина, Василия Елесина, Марины Телятникова и священника Знаменского.
26 июля обнаружены больные коровы у крестьян Ивана Шалберова, Евдокима Барышникова, Сергея Телятникова, Николая Шалберова, Тормозова и Талберовых.
К утру из числа больных пало 8 штук, в том числе два быка.
«Оказалось, что чума в слободе Братошинской появилась одновременно в разных местах слободы без определенного направления, что в числе первоначально заболевших были оба общественных быка, из коих один был на прокорме у крестьянина Антона Аникина, занимавшегося вывозкою нечистот с бойни».

Выяснилось также, что еще в первых числах июня в лагерном расположении войск у бомбардира Цыганкова скот в числе пять голов начал падать «будто бы от поноса», причем четыре короны «были дурно зарыты в овраге». Только в июле крестьянин Раугиайне за 2 рубля зарыл трупы как следует.
«Цыганков, спрошенный мною о болезни его коров, описал мне ее в присутствии г. военного полицеймейстера в таком виде, в каком обыкновенно является чума».

8 июля в одном из загонов на бойне обнаружена чума «на 12-ти штуках русской породы».
«18 июля, свидетельствуя скот в лагерном расположении войск, я нашел: скот одного владельца изолирован от другого скота, помещения большею частью тесны, душны и содержатся, за малым исключением, небрежно… Местами небрежность эта доходит до безобразия. Почти наполовину скот стоит в кое-как сколоченных хлевах, кругом которых вырыты канавы, переполненные какою-то кашицею темно-синего цвета, издающей невыносимый гнилостный запах. Например, у инвалидного унтер-офицера (в Измайловском лагере) Зимина в какой-то пристройке к жилой избушке длиною 3 сажени, шириной 1 ½ сажени и вышиной 2 ½ аршина помещается 11 коров ярославской породы и 10 больших поросят с маткою. Коровам так тесно, что они положительно не могут повернуться, свиньи же живут в полном удовольствии, стоя по самое брюхо в том же кашицеобразном веществе, каким переполнены канавы вообще, а около этого помещения в особенности».
«Принимая во внимание, что соседство бойни, неудовлетворительное ее содержание, небрежная вывозка нечистот, единство пути и соседство пастбищ существуют не первый год; чума же в Красном Селе в течение 5-летней моей службы в Царскосельском уезде, появилась еще в первый раз, я прихожу к тому убеждению, что все эти условия сами по себе не могут еще произвести чумы, иначе она являлась бы ежегодно. Но если привести одну-другую чумную корову на скотобойню и продержать ее при таких условиях 2-3 дня (т.е. из загона ежедневно гонять ее пастьбу), прежде чем убить, то все эти условия составляют такое обстоятельство, при котором невозможно не заразиться местному скоту».
«Ежедневное передвижение войск вполне способствует распространению чумы в слободе Братошинской и переносу ее в другие местности; все удобные помещения заняты кавалерийскими лошадьми, а местный скот размещен в тесных хлевах, так что большая часть владельцев не может изолировать своего скота, если было по нескольку штук».

«Будучи нравственно убеждены, что причиною появления чумы был пригонный скот и что мясо этого скота могло быть разнесено в разные концы волости, мы пришли к тому убеждению, что при принятии мер должны иметь в виду: а) не одну слободу Братошинскую, но всю волость, не исключая и лагерного скота, и б) скорый выход войск на маневры и потом расквартирование некоторых кавалерийских полков по деревням Царскосельского уезда, а потому решили: применять систему убивания не только больных, но и заподозренных почему-либо в зачумлении; немедленно просить военное начальство о принятии мер предосторожности и, со своей стороны, сообщить оному предпринятые нами меры.
Общие меры заключались в следующем:
1) Воспретить выгон скота в поле впредь до разрешения.
2) Оцепить Красное Село, для чего выставить посты в дд. Михайловке, Ускуле, Горелове, Владимировке, Голодухе, на Кипенском шоссе – у дома Верещагина и около г. Гатчины в Павловской слободе. На каждый пост поставить по 2 человека с платою в месяц по 15 руб. каждому. Если окажется по ходу дела необходимым некоторые посты усилить, то на таковые назначить еще по одному человеку с той же платою.
3) совершенно воспретить продажу, убой и увод скота из Красного Села, а также вывоз всех вообще животных продуктов, сена и соломы из оцепленного района.
4) Воспретить ввод рогатого скота в оцепленный район.
5) Для продовольствия войск и местных жителей допустить привоз живого рогатого скота по Красносельской железной дороге, а ввод туш совершенно воспретить.
6) Просить военное начальство о зависящих с его стороны распоряжениях о том, чтобы: а) привозимый по железной дороге скот следовал со станции прямо в устроенный при бойне загон; б) совершенно воспретить пастьбу на землях, находящихся в ведении войск, как пригонного, так и находящегося в лагерном расположении, рогатого скота…
7) Всех коров, состоящих к сему числу больными, немедленно убить.
8) При осмотре Санитарною комиссией скота в селении всех безусловно сомнительных коров немедленно убить без выдачи владельцам их вознаграждения, а подозреваемых почему-либо зачумленными – с выдачей вознаграждения владельцам их, по соглашению.
9) Всех коров больных и сомнительных убивать на местах, где они стоят, и перевозить на места, назначенные для зарытия трупов, на повозке, особо для этого нанятой, а отнюдь не перегонять живыми.
10) Убиение животных производить не иначе, как при члене Санитарной комиссии.
11) За скот, подозреваемый в зачумлении и убиваемый по постановлению Санитарной комиссии, вознаграждение владельцам выдавать немедленно после убиения животных, в виду того, что для большей части жителей Красного Села доход от молочных скопов есть единственное средство существования и, лишаясь скота, они лишаются всех средств для жизни.
12) Трупы животных, как павших, так и убитых, зарываются немедленно с засыпкою оных известью.
13) Дезинфекцию навоза, находящегося в тех хлевах, где был убит или пал зараженный скот, производить через посыпку и смешение навоза с известью…
14) Малоценные посуда и вещи, бывшие в употреблении при больном животном, истребляются с вознаграждением их владельцев, а ценные вещи вымываются в щелоке и обтираются карболовой кислотой.
15) Платье людей, ходивших за скотом, отбирается: суконные вещи, по очистке их хлором, возвращаются хозяину, а не суконные вещи вымываются…

Комиссия, осмотрев скот слободы Братошинской, признала двух коров больными и 17 заподозренными. Но четырех коров крестьянина Ершова из числа «заподозренных»  решили пока не убивать, «в виду того обстоятельства, что они были совершенно изолированы от скота соседей,  а главное, в виде опыта». Двух больных убить без вознаграждения, а 13 заподозренных – «с выдачей вознаграждения по сделанному предварительно соглашению с владельцами».
Постановление это было исполнено ветеринаром Соколовым при содействии волостного старшины и старосты Михаила Соколова.
«Больные были привезены на кладбище, а заподозренные приведены [по правилам полагалось привозить, но не нашлось нужного количества подвод]. По прибытии на место по счету не оказалось одной заподозренной коровы, но чьей именно я в тот момент определить не мог. Впоследствии оказалось, что корова эта из числа трех Михаила Даньшина, который в минуты всеобщей суматохи успел увести ее с улицы обратно домой. Она была убита на другой день.
На скотском кладбище были уже приготовлены глубокие ямы и несколько кулей известки. Скот был убит, шкуры надрезаны. Трупы опущены в ямы, пересыпаны известью, плотно засыпаны землей и курганы опять засыпаны известью…
Несмотря на всю энергию старшины Шалберова и старосты Михаила Соколова, крестьяне все-таки скрывали своих больных коров в надежде на их выздоровление, а потому каждый день оказывались павшие.
Вследствие этого 4 июля Комиссия, осмотрев скот, признала заподозренными вновь пять коров… Скот этот, по постановлению Комиссии от того же числа, был убит в ночь на 5 июля при содействии тех же лиц, как и в первый раз».

Труды Комиссии увенчались успехом. С 6 июля чума в слободе значительно ослабела и с 11 июля почти прекратилась.
Земский ветеринар отметил исполнительность волостного старшины Шалберова и Братошинского старосты Соколова:
«Их энергия и добросовестность весьма резко выделялась из ряда обыкновенных и могут служить прекрасным примером для всех старшин и старост. Шалберов постоянно внушал крестьянам, не только при членах Комиссии, но и за глаза, исполнять беспрекословно и точно все распоряжения последней. Принимал постоянное и личное участие при исполнении постановлений Комиссии и вообще усердно следил за всеми принятыми мерами в районе своей волости. Староста Соколов ежедневно два раза обходил скотовладельцев, разузнавая о заболевающих, следил за аккуратною и быстрою вывозкою трупов и больных, за должным зарытием их, за очищением хлевов и вообще за принятыми мерами в его обществе. Наконец, сами крестьяне, в виду своего нового положения, руководимые местною властью, были более или менее послушны и исполнительны.
Да, велико было горе крестьян, но не легче была и обязанность исполнителей. Представьте себе такую картину. Заподозренную корову выводят со двора, ее провожает плачущая семья, на этот плач сейчас же собирается толпа любопытных. Корову привязывают к телеге, лошадь ведут к другому двору, семья и любопытные сопровождают. Выводят другую или других коров: плачь первой семьи смешивается с плачем второй, у которой также собралась толпа любопытных. Затем едут к третьему двору – та же история и т.д. Наконец, у последнего двора сошлись все семьи, толпы любопытных образовалась громаднейшая. Крик погонщиков лошадей, рев коров, необузданный плач и причитания женщин, визг детей, неуместное вмешательство публики, в среде которой то там, то тут слышатся угрозы, обращенные к исполнителям. Любопытные осыпают вопросами, каждый выражает свое мнение громко и не стесняясь. Все это смешивается в один общий гул – выражения сильного горя и несочувственных криков толпы.
Наконец, этот печальный и шумливый кортеж двигается к кладбищу, любопытные понемногу расходятся, на кладбище приходит только кое-кто из семьи, а из публики – только любители сильных ощущений.
Нельзя не посочувствовать старшине Шалберову и старосте Соколову. Это было для них нравственной пыткой. Со слезами на глазах, они тихо, без угроз, приказывали отбирать коров у непослушных; они были глухи к оскорблениям и угрозам толпы; они были немы к просьбам и жалобам пострадавших. На все вопросы привилегированных любопытных они отвечали: нам приказано, мы исполняем распоряжения Санитарной комиссии. Исполнив свои обязанности, они не жаловались на оскорбления, не укоряли оскорбителей, сознавая, что все это есть следствие сильного душевного горя и необузданности страстей праздной толпы. Да, ночи на 1 и 5 июля долго, долго не изгладятся из нашей памяти…».
В отчете отмечается, что во всех деревнях, где появлялась чума, общие меры принимались те же, как и в Красном Селе, но «исполнение их было более чем неудовлетворительно».